Отмечу, что еще в 1905 г. Горький участвовал в другой «Новой жизни» — первом легальном издании большевиков, и подрывному характеру его публицистики посвящена карикатура «Шута».;

Но вернемся к 1917 г. Серьезное количество выявленных карикатур именно на писателя с газетой связано как с высокой популярностью имени Максима Горького, так и распространенностью «Новой жизни».

Как утверждал один из ее редакторов, Н. Н. Суханов, «ее читали все. Главное же — ее читали рабочие массы. За небольшими исключениями, за скоро проходящими периодами тираж „Новой жизни“ был максимальный из всех петербургских газет, не исключая ни самых старых, заслуженных и привычных, ни партийных, рассчитанных на широкое обязательное потребление. Российская общественность хорошо слышала голос „Новой жизни“»

В этом журнале выявлено 12 карикатур на Горького и его газету. Дешевый журнал, издаваемый в крохотном формате и на плохой бумаге, принадлежал к представителям новой «литературы улицы, трамвая, кинематографа, ресторана».

Максим Горький в представлении «Трепача» является предателем Родины, и язвительный текст выступает здесь на первый план, заменяя маловыразительный рисунок: «В «Нейе-Жизниˮ, в «Нейе-Жизниˮ / С Горьким немчики сидят», или «Максим Горький работает на Вильгельма, как Бурцев говорит».

Грубый, площадной юмор не требует никаких подтверждений; аргументация заменяется псевдонародным языком и голословными обвинениями. Журнал старательно вкладывает в голову малообразованного читателя, что Горький работает на большевиков.

При этом доводы избираются понятными для аудитории: полураздетая проститутка с бантом «партия большевиков» сидит на коленях у Горького и дергает его за усы. Писатель блаженно улыбается, а античная богиня «Литература» уходит вдаль: «Тьфу, старый пакостник! И как тебе не стыдно, как тебе не жаль? Променял супругу на такую шваль!»

Сон — излюбленный прием иносказания, начавшийся в русской журналистике еще с «Трудолюбивой пчелы» А. П. Сумарокова — подан в «Трепаче» так: на траве в заплатанной одежде валяется ширмач (карманный вор), в облаках видны очертания той же фигуры. Подпись дублирует изображение: «Спит ширмач Максимка Стырин и видит сладкий сон: провели его ленинцы в правительство, дали чин камергера. На Максимке мундир с золотом 56-й пробы, камергерская отмычка сзади, а на столе харч: окорок собачьей радости и море денатурки… Сладкий сон видит Максимка Стырин, сотрудник «Новой жизниˮ».

Детали карикатуры только усиливают неприятные впечатления: небритый подбородок и растрепанная прическа спящего, его руки, похожие на когтистые лапы, и в довершение всего на заду героя сна висит амбарная связка ключей (так художник — по незнанию или утрируя — изобразил камергерский ключ). При этом явно прослеживается портретное сходство с Горьким.

Дешевыми «номерочками» по 15 копеек показал художник С. Маклецов четверых большевиков — скособоченного Ленина, красавицу А. М. Коллонтай, разжиревшего Нахамкеса (Ю. М. Стеклова) и Горького, который сидит на стуле в странной шутовской позе, держа в руках «Новую жизнь».

Другой способ продемонстрировать большевизм Горького — изобразить его «мрачным дремучим» Елпидошей, готовым объявить красную половую тряпку контрреволюцией или перефразировать слова странника Луки: «Во что, милочек, веришь, то и «Правдаˮ».

Горьковская газета в карикатурах выполняет роль хвороста, подброшенного рукой писателя в костер, на котором сгорает Россия; в эпиграфе проводится прямая параллель с аутодафе Яна Гуса.

Древний мотив подхватывает «Новый сатирикон»: свернутые полосы «Правды» и «Новой жизни» летят в прикованного к столбу А. Ф. Керенского, вызывая ассоциации со святым Себастьяном: «Чем больше стрел мы в него пускаем, тем большим ореолом окружаем его!».

На другой карикатуре рваные полосы «Новой жизни» наравне с другими изданиями прикрывают избитое тело России.

Так, в «Пугаче» фигура Горького сливается с образом Нестора, а «Летопись» — с «Новой жизнью». На это единение работают и келья, и клобук, и свиток, и перо, и пародия на пушкинские строки: «Еще одно последнее сказанье, / И летопись окончена моя. /Отечеству я послан в наказанье, /И родину германцам предал я!».

Пораженческая позиция Горького обыгрывается в «Новом сатириконе» тем, что готовность солдат защищать родину воспринимается «Новой жизнью» как анархия.

Менее сочувственно относится тот же «Пугач» к поискам Горьким убежища от войны, которая никак не заканчивается: «Что делать? Удрать обратно в Италию? Но ведь я и эту страну за семилетний приют мой изругал в „Новой жизни!"».

Попытка пролетарского писателя стать своим для рабочего класса показана художником «Журнал журналов» через пропорции роста: огромный звероподобный рабочий возвышается над крохотной фигуркой писателя.

Беззлобной — по сравнению с полемикой — выглядит карикатура, где кадет, увлекшись дискуссией, переворачивает «Новую жизнь»: «Ох, уж эти большевики! Мало им всяких переворотов — они даже свою газету стали печатать вверх ногами».

На черно-белом рисунке Н. Аболина посреди темного страшного леса сидит, пригорюнившись, старуха. Если вглядеться, становится понятно, что это Горький в женском платье. Под ногами старухи лежит свернутая газетная полоса «Новой жизни». Подпись дополняет рисунок, кричащий об уходе писателя от литературы к публицистике.

В любом случае был обнаружен только один рисунок с положительной коннотацией, подготовленный В. Н. Дени к литературному юбилею Горького, и тот апеллирует к горьковским книгам и/или журналу «Летопись», но отнюдь не к его газете 1917−1918 гг.

Все же остальные карикатуры демонстрируют общественную неприязнь к позиции Горького в «Новой жизни», поводы к чему часто давал (иногда и комментируя) сам писатель: