Прощание с цензурой и самодержавием

Последний год существования Российской империи не менее богат на события. Помочь разобраться в далеко отстоящих от нас, но до сих пор аукающихся днях помогут мемуары современников той тревожной эпохи: «Лента новостей» Черного передела от проекта «1917», анимации этого же проекта «От революции до революции. Как жила Россия в 1917 году» и «Корниловский мятеж».

Историю российской цензуры рассматривали в разных аспектах: в контексте истории России и истории документооборота, как составную часть истории литературы и истории журналистики. Изучали историю цензуры по мемуарам и архивным документам, по переписке и Полному своду законов Российской империи, по поэтическим упоминаниям этого института у классиков и по социологическим опросам общественности. Но цензура сквозь призму визуальных откликов современников изучалась очень мало.

Если раньше сатирическую журналистику рассматривали исключительно с позиций совпадения или нет с большевистской линией («всевозможные „барабаны“, „трепачи“, „пугачи“ и им подобные зловонные отпрыски „Нового сатирикона“ и „Бича“ превратились в откровенно пасквильные издания», то теперь ту же прессу часто оценивают без связи с политическими устремлениями («журнальная карикатура не только отражала наиболее резонансные события политической истории 1917 года, но и тонко реагировала на изменения психологического климата в стране»).

Рассмотрим периодические издания, разные по политическому направлению, уровню профессионализма, масштабу культурных и общественных задач, рассчитанные на городского обывателя разной степени образованности. Отберем те органы печати, где обнаружились карикатуры по выбранной теме.

Всего в результате сплошного просмотра было обнаружено 45 карикатур. Выборку нельзя считать окончательной, т. к. были просмотрены не все сатирические иллюстрированные журналы того периода. Распределим найденные изображения по темам:

Хронология появления карикатур за весь 1917 г. распределяется следующим образом:

«После Февральского переворота смеховая культура оказывалась для обывателей средством психологической разрядки, снятия невротической тревожности, накапливавшейся в последние месяцы существования „старого порядка“», — утверждает И. Л. Архипов.

Рассмотрим сатирическую графику, где изображается юридическое положение печати до Февральской революции. Всего было обнаружено 15 таких карикатур. Отделим карикатуры, опубликованные до 27 февраля, от тех, что были помещены после начала революции (6 к 9). Важно увидеть разницу (если она была) в графической критике цензурного произвола во время и после падения самодержавия.

В начале февраля Н. В. Ремизов едко прошелся по невозможности писать что-либо, помимо надоевших и банальных тем. Из дверей Петроградского цензурного комитета выходит пара: мрачный античный грек в тоге и довольная пышнотелая дама в свадебном одеянии с фатой. Подпись к рисунку поясняет торжество эзопова языка вкупе с цензурностью лишь бытовых и неактуальных тем: «„Эзоп“ женится на „теще“».

Решительные линии, черно-белая и серо-желтая цветовые палитры, тонко схваченные выражения лиц перекликаются с восторженной оценкой творчества Ремизова Ильей Репиным: «Я никогда в русской карикатурной области не встречал еще такого разнообразия, гибкости, характерности в типах. А в самой внешности — композиций, красок, пятен; эти шаржи очень часто поразительны по своей художественности».

Сатир с тоской смотрит на вооружившегося столовыми приборами цензора, а тот приговаривает: «В этом „Сатириконе“ мне больше всего нравится мозг». Лежащие рядом листы перечеркнуты цензурными крестами. Пиршество цензора и «мозговая косточка» заменяют традиционные картины блинных стопок, ведь этот номер журнала был тематическим — масленичным. В цветовой гамме лидирует зеленый цвет, что, скорее всего, отобьет аппетит у зрителей, как и физиологичность отрубленной головы сатира и жадного выражения лица стареющего цензора.

Здесь же А. А. Радаков публикует комикс, где центральных героев два: толстяк-сатир и редакционный портфель. Четырехчастный комикс разделен на два блока: «в прежние годы» и «теперь». Раньше сатир шел в цензурный комитет вприпрыжку, прижимая к себе толстый портфель с рукописями, а возвращался с похудевшим, «но и с таким жить было можно». Теперь же сатир идет в цензуру робко, прикрываясь тоненькой папкой-портфелем. На заключительном кадре сатир «тоскует в тиши, плачет. И изредка кое о чем подумывает», поглядывая на петлю Существенно, что портфеля в финале уже просто нет.

На тему «Как мы жили до революции» обнаружено 11 сатирических рисунков, выполненных уже после свержения самодержавия. Цензурной клеткой стали отточенные красные карандаши, сквозь которые безуспешно пытался пробиться скованный цепями сатир.

Ключевыми становятся словосочетания «несколько недель назад», «в недавнем прошлом». 9 марта «Петроградский листок» опубликовал запрещенный ранее к печати рисунок, где цензор говорит склонившемуся перед ним посетителю: «Эту оперу — „Демон" — я, пожалуй, вам разрешу к постановке, только слова „Тебя я, вольный сын эфира" вычеркну или заменю другими, например: „Тебя я, уважающий законный порядок сын эфира"». Кстати, карикатуристы и раньше подмечали стремление цензуры «улучшить» текст «Демона».

Через десять дней в той же газете читатель смеялся над дореволюционными «свободами», где среди прочего цензор, разрешая говорить что угодно, позволял и себе вычеркивать что угодно. Суть рисунков не менялась, варьировался лишь заголовок. Жандарм, читая газетную полосу с лозунгом «Да здравствует свобода», мгновенно реагирует: «Что такое!!! Свобода! На каторгу!»

Типичным сюжетом отечественных карикатур того времени выступала «торжествующая немецкая свинья». Возможно, бюрократия, поданная в образе сановной свиньи, с которой сражалась скованная цепями пресса, изображена так из-за намека карикатуриста на министерское предательство интересов страны.

К визуальным способам прощания с цензурой можно отнести и некролог цензуре, выполненный по всем канонам (траурная рамка, крест, черная краска), и вклейку красного цвета — обращение к читателям («Настоящий номер нашего журнала — это последний номер, составленный и отпечатанный еще при прежней драконовской цензуре павшего правительства — да будет ему вечное проклятие!»), и выноски в шапку изданий «№ от окончания цензуры», «№ по освобождении от цензуры».

Девять карикатур посвящено положению печати после свержения самодержавия. Ликования в выбранной теме немного, но, возможно, это связано с жанровыми особенностями карикатур, предназначенных высмеивать, а не восхвалять. «Пугач» помещает символичный рисунок «Конец цензуре», где комиссар Временного правительства по делам печати, председатель Особой комиссии по ликвидации Главного управления по делам печати Д. П. Капнист метлой вышвыривает цензоров из Главного управления.

Карикатура «Петроградской газеты» выполнена на удивление подробно, с хорошим знанием деталей. Бывшие перлюстраторы погружаются в пикантные подробности переписки, забыв о политическом назначении своей службы. Видны и поддельные печати, и набор отмычек для пломб, и отмокающие на пару конверты, и банки с клеем для повторного запечатывания писем. Эта же карикатура была снова опубликована художником в журнале «Стрекоза» с измененным заголовком.

Об этом же говорит карикатура «На панели», где две дамы полусвета, газеты «Новое время» и «Вечернее время», ведут зазывной разговор с прохожими: «Граждане, вы свободны? Мы — тоже свободны!»

Служители Главного управления по делам печати и цензурных комитетов тоже подпадали под определение пособников старого режима, поэтому такое большое число карикатур вполне оправдано. Ближайшим к революционным событиям откликом было помещение «Будильником» фотографии последнего начальника Главного управления по делам печати А. А. Катенина под заголовком «Последний цензор» и советы гекзаметром по самоубийству с помощью красного карандаша:

Почти мгновенно реагирует ежедневная «Петроградская газета». 8 марта 1917 г. публикуется карикатура Тэдди «Невозвратное время», где сутулый чиновник, глядя, как рубятся проруби на реке, с тоской вспоминает: «Эх! Когда-то и я делал то же самое! Я бывший цензор, и, бывало, в газете столько этих прорубей наделаешь, что обывателю прямо читать нечего!»

Сгорбленный чахлый цензор противопоставлен на рисунке крепкому здоровому мужику, а бесплодные вздохи о прошлом — полезному физическому труду. 12 марта другой карикатурист публикует еще более скрюченную фигуру отставного душителя печати, сидящего на пачках бумаг у заколоченных крест-накрест дверей Главного управления по делам печати. Рядом валяется переломленный пополам красный карандаш; из жалкого рта цензора тягуче капает слюна.

Красный карандаш не уходит из памяти карикатуристов «Петроградской газеты» — 26 марта читатель видит портрет бывшего цензора крупным планом (снова чахлого, со слюной, небритого, в зябко поднятом воротнике вицмундира), сжимающего красный карандаш, но и перечеркнутого жирным крестом: «К-ха, к-ха! Когда-то я перечеркивал, а теперь меня "зачеркнули"!».

Цензор, перечеркнутый карандашным крестом или сидящий в обнимку с красным карандашом, — традиционный прием карикатуристов. Именно так изобразили «журнального страшилища, цензора окаянного» в «Стрекозе».

Сложнее нарисовал образ эстонский иллюстратор Густав Моотсе. Он поместил цензора в общую группу «бывших»: охранника, придворного, городового и губернатора; правда, и здесь цензор легко узнаваем по непременному атрибуту — карандашу.

Сентябрьская неурядица в стране привела к попыткам Временного правительства ужесточить цензуру; вновь газетные полосы пострадали от вырезок. На карикатуре Б. И. Антоновского («Паганини от карикатуры» — такое прозвище дал ему художник И. И. Бродский) под проливным дождем прохожий развернул газету. Заглядывая в газету через спину читателя, зритель видит редкие пятна шрифта; все остальное — бело и пусто. Тоску добавляют некрасовские строчки, взятые художником в качестве подписи (он же изменил в строфе единственное число на множественное, усиливая отрицательный эффект):

Октябрьская карикатура «Нового сатирикона» смеется не столько над фактом закрытия «Нового времени» (хотя информационный повод вынесен в эпиграф «„Новое время“ было закрыто Вр. прав. навсегда»), сколько над рекламной всеядностью газеты. Растянувшиеся на разворот похороны газеты изображают процессию, провожающую в последний путь детище Суворина. Тут и дворник, и «кухарка за повара», и «молодая интересная особа» — все герои многочисленных объявлений и даже скандалов, с которых «Новое время» получало баснословную прибыль. Выступающие как подпись строчки из апухтинского романса «Пара гнедых» («Кто ж провожает ее на кладбище? Нет у нее ни друзей, ни родных») только подчеркивают отношение «Нового сатирикона» к этой газете.

Тяжелый для России 1917 г. подходил к концу, но не заканчивались испытания ни для страны, ни для печати. Последним блоком в заявленной теме являются карикатуры, посвященные взаимоотношению большевиков и печати. Ужас от анархизма большевистских шагов проникает даже в сатирическую графику. Задолго до октябрьского переворота, в августе 1917 г., художник «Стрекозы» переделывает свою февральскую карикатуру. В первоначальном варианте рисунка петербургский голова и думская делегация с фонарем в руках осматривали колбасные в поисках пропавших собак.

Борис Антоновский решает тему так: при основании «Сатирикона» цензор разрешил писать только про тещу, но «28 февраля 1917 года мы радостно спустили тещу с лестницы. Казалось, навсегда». Но тут «привел ее сознательный пролетарий и сказал: „Вот вам! И больше штобы — ни о чем!“».

Цензура никуда не ушла, как ожидали дореволюционные журналисты, она лишь приняла более жесткие и неправовые формы. Потому так горько читать строки прощания с цензурой, зная, что никакого прощания нет и не будет: