ОБРАЗ ЦЕНЗОРА ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА

Литература и журналистика Российской империи находились под неусыпным контролем цензуры. И естественно, что, постоянно ощущая цензурное влияние, литераторы не могли не откликнуться — в печатной ли, в рукописной ли форме, прозой или поэзией — на само существование института ограничения свободы слова.

В поэтических представлениях о цензуре можно выделить две основные темы:

Состав цензоров не был однороден по отношению к контролируемой им литературе. В штатах цензурных комитетов состояли как цензоры-профессионалы, исполнявшие привычные для них чиновничьи функции, так и цензоры-литераторы, служившие в противоестественном, казалось бы, для писателя месте.

Разницу в восприятии и выполнении должностных обязанностей профессионалов и литераторов, в оценке тех и других современниками и попытаемся показать.

Одним из первых стихотворений, в котором появляется конкретная цензорская фигура, было стихотворение «Протокол двадцатого Арзамасского заседания», написанное В. А. Жуковским в 1817 г. Нужные строфы начинаются с того, что князь П. А. Вяземский, в будущем сам цензор, демонстрирует «китайские тени»:

Г. М. Яценков служил в Санкт-Петербургском цензурном комитете в 1804—1820 гг. Цензором он был мягким — это видно по сохранившимся документам, например по сдержанному обоснованию запрета печатать «Новый российско-немецкий букварь», безграмотно составленный. Г. М. Яценков был также переводчиком, издателем «Духа журналов» (1815–1821 гг.) и «Журнала мануфактуры и торговли» (1825–1827 гг.).

На издаваемый им «Дух журналов» один за другим сыпались выговоры: «Находил я неоднократно, что издатель <…> помещает <…> статьи, содержащие в себе рассуждения о вольности и рабстве крестьян, о действиях правительства и многие другие неприличности», — писал в 1818 г. князь А. Н. Голицын.

Яценков — даже после увольнения из цензурного ведомства — частенько цензуровал свой журнал самостоятельно, критиковал распоряжения Министерства внутренних дел, само монархическое правление… И ничего удивительного нет в том, что 9 апреля 1820 г. он был уволен от цензорства, а выпуск его «Духа журналов» прекращен с 1821 г.

Для XIX столетия довольно характерен факт служения литераторов в цензурном ведомстве. «Современному русскому человеку <…> трудно, почти невозможно понять это совместительство свободного литературного творчества со службой, так или иначе направленной к ограничению свободного слова», — так в 1906 г. размышлял автор статьи в «Русском вестнике» по поводу этого типичного для прошлого явления. Тем более трудно достичь этого понимания и сейчас; но нельзя рассматривать этические проблемы вне связи с духом того времени.

В начале XIX в. цех вольных профессий только зарождался и не пользовался уважением в обществе. Большинство литераторов служило цензорами и потому, что почти все люди их круга служили, и потому, что работа в цензурном комитете имела непосредственное отношение к хорошо знакомому предмету, и — не в последнюю очередь — по соображениям материального порядка. Должность цензора давала определенную свободу для малооплачиваемых литературных занятий; кроме того, в этом звании скорее, чем где бы то ни было, можно было познакомиться с новинками литературы.

Тем не менее принадлежность к классу литераторов не всегда являлась свидетельством цензорской либеральности. В качестве классического примера можно привести деятельность И. О. Тимковского (1768–1837 гг.) — врача, писателя, директора гимназии Санкт-Петербургской губернии, цензора с 1804 по 1821 гг.

Так жаловался Пушкин в 1821 г. По словам П. А. Вяземского, «по штату обязанный невежничать», Тимковский по излишнему усердию часто порывался и на сверхштатное невежество. Ему поручали цензуровать периодические издания с подозрительным направлением (в 1818 г. Г. М. Яценков дал подписку, что без одобрения цензора Тимковского ничего печатать не будет). Хотя, например, в октябрьском номере «Невского зрителя» за 1820 г., одобренного к печати Тимковским, была напечатана политическая сатира К. Ф. Рылеева «К временщику», направленная против А. А. Аракчеева (вызвавшая цензурную бурю).

В 1824 г. Пушкин писал:

Противоречивой фигуре А. С. Бирукова (1772–1844 гг.) посвящены два пушкинских «Послания» к цензору. В первом из них (1822 г.) поэт создает образ идеального цензора:

Поэт, немало претерпевший от цензуры, своей «старинной приятельницы», тем не менее говорил:

Подобные заявления делали Н. М. Карамзин, утверждавший, что, если в России отменят цензуру, он уедет в Турцию, Ф. И. Тютчев, Я. П. Полонский и др. Все они считали, что «непривычные к свободе русские журналисты и литераторы — во всяком случае некоторые из них — начнут городить не только всякий вздор, но и безнаказанно покушаться на человеческое достоинство нелюбезных им лиц». Но до тех пор, пока цензура не была отменена официально, вершителем и толкователем законов оставался цензор.

Так обращался Пушкин к «угрюмому сторожу муз» в 1822 г. Спустя два года ему же адресуется «Второе послание цензору»:

Адресат послания — А. С. Бируков — служил в Петербургском цензурном комитете с 1821 по 1826 гг., цензуруя сочинения Пушкина, В. А. Жуковского. Его называли «знаменитым своим мракобесием цензором», но нельзя забывать и отзыв великого поэта: «Бируков человек просвещенный; кроме его я ни с кем дела иметь не хочу. Он и в грозное время был милостив и жалостлив».

Правда, в другом письме пушкинской рукой написано: «Скучно писать про себя или справляясь в уме с таблицей умножения глупости Бирукова, разделенного на Красовского».

А. И. Красовский (1780–1857 гг.), бывший цензором (1821–1828 гг.), а затем председателем Комитета цензуры иностранной (1833–1857 гг.), был человеком легендарным, патологически рьяно служившим букве закона. История его придирок к стихотворению В. Н. Олина «Стансы к Элизе» стала хрестоматийной иллюстрацией к цензурному абсурду той эпохи.

Так писал Олин. Реплика цензора: «Это значит, что Автор не хочет продолжать своей службы государю…; сверх сего, к блаженству можно приучаться только близ Евангелия».

Отвечал ли он требованиям, предъявляемым современниками к цензору-гражданину?

В 1823 г. князь П. А. Вяземский послал А. А. Бестужеву «Быль, которая сбудется»:

Эта быль, несколько лет ходившая в рукописных списках (по словам Пушкина, «в последнее пятилетие царствования покойного императора вся литература сделалась рукописною благодаря Красовскому и Бирукову»), была напечатана в журнале «Славянин» (1830. № 1).

В заголовке стояло «Цензор. Перевод с французского»; общеизвестная фамилия Красовского была заменена на Ларобине; имени Голицына («Я у Голицына был цензор, — молвил он») не упоминалось вовсе. Тем не менее по предписанию министра народного просвещения против цензора и издателя было заведено дело за № 18/1830 г.

Цензор К. Сербинович объяснял свой промах тем, что перевод с французского относится и к цензуре французской. Издатель А. Ф. Воейков уверял:

В 1824 г. А. А. Дельвиг пишет послание «Петербургским цензорам», пародируя гимн на слова Г. Р. Державина, музыку О. А. Козловского «Гром победы, раздавайся!»:

Современникам не надо было объяснять, кто имел «поповскую совесть» (А. И. Красовский был сыном протоиерея) или кто скрывался под маской Князя (князь А. Н. Голицын с 1816 по 1824 гг. был министром духовных дел и народного просвещения).

А. И. Красовский постоянно «вдохновлял» поэтов на создание таких же бессмертных, как он сам, строк. В 1814 г. А. Ф. Воейков пишет знаменитую сатиру «Дом сумасшедших», дополняя и переделывая ее до 1838 г. Среди лиц, перечисленных там, можно встретить уже знакомые:

П. А. Ширинский-Шихматов (1790–1853 гг.) с 1842 по 1850 гг. был товарищем министра народного просвещения, с 1850 по 1853 гг. — министром, начальником Главного управления цензуры.

Вспоминал о Красовском и А. Н. Майков, обращаясь к М. Р. Шидловскому, начальнику Главного управления по делам печати в 1870–1871 гг.:

О первых пяти годах своей службы в Комитете Майков писал:

Писали о легендарном председателе и Ф. Б. Миллер во второй половине 1870-х гг. («Блаженной памяти Красовский»), и Д. Коломийцев в 1893 г. В стихотворном отзыве на книгу А. М. Скабичевского «Очерки истории русской цензуры» Д. Коломийцев соединил все печально знаменитые фамилии цензоров первой половины XIX столетия:

Адмирал, писатель А. С. Шишков (1754–1841 гг.) приведен автором в столь нелестном соседстве не случайно: в 1824–1828 гг. он был министром народного просвещения; он же являлся автором цензурного Устава 1826 г., прозванным цензором С. Н. Глинкой «чугунным».

В стихотворении Н. А. Добролюбова есть следующие строки:

А. И. Фрейганг (1805–1875 гг.) служил в Петербургском цензурном комитете в 1840–1850-х гг. Отзывы современников о нем нелестны: это был невежественный, хитрый, властолюбивый чиновник. «Красовский, Фрейганг <…> и им подобные свирепствовали так спокойно и беззастенчиво, как будто бы они совершали священнодействие», — свидетельствовал Е. Колбасин.

Ф. В. Булгарин в докладной записке о цензуре утверждал:

А. А. Краевский терял терпение:

Фрейганг, как чиновник Комитета внутренней цензуры, не давал редакторам сказать ни слова; доходил до выдумывания императорских указов, например говорил о якобы существующем повелении государя не печатать ничего о М. М. Сперанском, и т. д.

Последние годы службы Красовского и Фрейганга проходили в эпоху цензурного террора (1848–1855 гг.). Мрачное семилетие не могло не отразиться на поэзии. Оцепенение русского общества, последовавшее за образованием Бутурлинского комитета, хорошо заметно на примере поэзии. Поэты большей частью боялись не только смеяться над цензурным гнетом, но и рассуждать о цензуре. Даже в рукописных списках все было иносказательно — к описываемому периоду относятся, например, стихотворения А. С. Хомякова «Навуходоносор» (1849 г.), К. С. Аксакова «Свободное слово» (1854 г.) и др.

А дальше… Дальше уже шла вторая половина XIX в. Начиналась другая эпоха — и в цензуре, и в поэзии.