Образ цензора в русской поэзии 1880−1890-х гг.

В 1881 г. Я. П. Полонский составил записку о сути цензуры, где пришел к следующим выводам:
Печать не может быть ни подневольной, ни свободной в России — вот первое противоречие. <…> Цензура вредна и цензура полезна — вот второе противоречие. <…> На основании опыта прихожу к убеждению, что чем строже цензура, тем нецензурнее разговоры, и то, что высказывается в печати, с пущим раздражением высказывается в домашнем быту <…> на чердаках и в салонах
ИРЛИ (ПД). Ф. 241. Архив Я. П. Полонского. Ед. хр. 127.
Тютчева, Полонского, Фрейганга и других, столь непохожих друг на друга по мировоззрению и образу жизни, объединяло одно — должность цензора. После смерти Николая I и поражения России в Крымской войне в обществе произошли заметные перемены. Очевидным становится и временное послабление цензурного давления: в составе цензурных комитетов немалую долю служащих составляют литераторы.
Чиновничий символ веры резко отличался от мировоззрения писателя. В качестве примеров, иллюстрирующих это положение, можно привести два высказывания. Цензор С. И. Коссович (1835–1898 гг.), сначала служащий, а позже, в 1890-е гг., председатель Петербургского цензурного комитета, заявлял:
Я — чиновник, получающий двадцатого числа жалованье. <…> Вы — литературный народ, отданный нам на расправу, и начальство довольно, когда мы с вами круто расправляемся. <…> Вы стараетесь обойти нас, мы вас ловим. Чем сильнее ваше поражение, тем славнее наша победа
Глинский Б. Б. Из цензурного прошлого (страничка воспоминаний) // Исторический вестник. 1906. Т. CIV. № 4. С. 190.
В противовес чиновничьему взгляду приведем широко известную эпиграмму Тютчева, служившего в Комитете цензуры иностранной с 1848 г., бывшего его председателем с 1858 по 1873 гг.:
Веленью высшему покорны,
У Мысли стоя на часах —
Не очень были мы задорны,
Хотя и с штуцером в руках…
Мы им владели неохотно,
Грозили редко — и скорей
Не арестантский — а почетный
Держали караул при ней…
ОР РНБ. Ф. 1000 (Собрание отдельных поступлений). Оп. 4. Ед. хр. 112. Л. 7 (8).
Суровыми и для цензоров, и тем более для печати времена стали при Д. А. Толстом (1823–1889 гг.), который занял пост министра внутренних дел в 1882 г. Принятие новых Временных правил о печати, завершивших цензурную контрреформу (1882 г.), закрытие многих периодических изданий, в том числе журнала «Отечественные записки» и газеты «Голос» (1884 г.), не могли не найти отражения в поэзии (по понятным причинам, рукописной):
Он вечный враг всего живого,
Всех светлых мыслей и идей,
Он в гроб вогнал родное слово,
Как в гроб вогнал родных детей.
<…> Назло России, правде, свету,
Он задавил, оклеветал
И нашу лучшую газету,
И лучший русский наш журнал...
ИРЛИ (ПД). Ф. 548. Архив В. Р. Зотова: Разные материалы, относящиеся к газете «Голос». Оп. 1. Ед. хр. 68. Л. 219 об.-220.
Среди исследованных источников выделим один, в котором можно встретить образ «руководителя печати» без прикрас. Этот источник — рукописный альбом литераторов.
«Альбомы, конечно, не такие изящные, как девичьи, но в этих толстых фолиантах часто встречаются профессиональные карикатуры и такие же профессиональные стихотворения! Один из таких альбомов уже упоминался: владельцу его, П. А. Вакару, оставили стихотворные отзывы Ф. И. Тютчев и Я. П. Полонский»
Сонина Е. С., автор курса, кандидат филологических наук, доцент
В 1878 г. в «Повестках на редакционные обеды литературного кружка „Биржевых ведомостей” — „Молвы”» К. М. Станюкович рассказывал: «Надеюсь я не загрустить, припомнив к Макову визит». Л. С. Маков (1830–1883 гг.) с 1876 г. был товарищем министра внутренних дел, с 1878 г. — управляющим министерством, с 1879 г. — министром внутренних дел. Почему же беллетрист и маринист Станюкович надеялся не загрустить?
Какое дивное явленье!
Министр сказал: «Свое правленье
Я не желаю начинать,
Карая русскую печать»...
ИРЛИ (ПД). Ф. 62. Архив П. И. Вейнберга. Оп. 3. Ед. хр. 16. «Повестки на редакционные обеды литературного кружка „Биржевых ведомостей” — „Молвы”». Л. 11.
Министр отменяет уже готовое предостережение «Биржевым ведомостям» за острый фельетон и обещает прессе различные милости. Но многообещающая речь заканчивается не так, как началась:
Посмейте факты обобщать,
В бараний рог сожму печать!
В другом рукописном альбоме — «Альбоме обеденных благоглупостей российских беллетристов» — Н. Н. Вентцель записал в 1897 г. басню «Хранитель печати»:
В стенах, какого уж, не знаю, учрежденья,
Приставлен был хранить печать
Почтенный экзекутор <…>
ОР РНБ. Ф. 494. Ед. хр. 1. Альбом обеденных благоглупостей российских беллетристов. Л. 15 об.
Далее повествуется о тяжелой руке старца, всегда давившего на печать для оттиска («Ну что же! Этим нас не удивить»). Хранитель печати все печалился, что, как он ни давит, печать все равно является красной. В этом нагнетании каламбуров интереснее всего постскриптум:
Я в басне сей
Слегка коснулся птиц, но только не гусей,
И хоть она вполне прозрачна, нету слова,
Да жаль, что баснями не кормят соловьев… А?
Поэтические произведения XIX в., посвященные цензорам, были как аналитического, так и сатирического плана. Последних несоизмеримо больше, что объясняется различными причинами. Как уже говорилось, одной из ведущих является сложившееся в обществе представление о цензоре как о личности, излишне строго преследовавшей словесность.
О Зевс! Под тьмой родного крова
Ты дал нам множество даров,
Уничтожая их сурово.
Дал людям мысль при даре слова,
И в тоже время — цензоров...
Такой экспромт произнес Д. Минаев на литературном обеде в 1881 г.
Минаев Д. Д. Стихотворения и поэмы. Л., 1960. С. 291.
Образ цензора в русской поэзии XIX в. неоднороден; встречаются упоминания как о преследовавших литературу, так и об ее защитниках. Цензор являлся общественным рупором эпохи, но в основном он был чиновником, более или менее пристрастно выполняющим свои обязанности. В поэтических произведениях нет четкой грани (хотя она и напрашивается) между цензором-профессионалом и цензором-литератором
Тем не менее многие отмечали, что люди, посвятившие литературе жизнь, относились к цензуруемым произведениям по большей части мягче и терпимее, нежели остальные чиновники. Изредка описывалось не только тяжелое положение писателя, но и цензора. Цензурная политика правительства постоянно находила отражение в поэзии.
Смягчение цензурных условий приводило к росту легальных выступлений, направленных на защиту свободы слова, и наоборот, ужесточение рамок вызывало всплеск рукописных и эмигрантских откликов. В подцензурную печать просачивались отдельные намеки или «переводы» с иностранных языков, как поступил, например, Д. Минаев с упоминавшимся стихотворением, опубликовав его в «Московском телеграфе» в качестве перевода с несуществующего австрийского языка.
1881. № 144.
И, завершая трехчастный обзор, давайте подумаем вот о чем: несмотря на законодательную недопустимость ограничения свободы печати, по-прежнему остается актуальной «Эпитафия нашей цензуре» А. М. Жемчужникова:
Тебя уж нет! Рука твоя
Не подымается, чтоб херить, —
Но дух твой с нами, и нельзя
В его бессмертие не верить!..
Русская эпиграмма второй половины XVIII — начала XX вв. Л., 1975. С. 521.
1840 г.
1850 г.
1858 г.
1860 г.
1870 г.
1894 г.
1855 г.
Действие этого лонгрида начинается в 1861 г. и продолжается до 1873 г.
Действие этого лонгрида начинается в 1861 г. и продолжается до 1873 г.
С использованием гранта Министерства просвещения Российской Федерации
С использованием гранта Министерства просвещения Российской Федерации
Находясь на сайте, вы даете согласие на обработку файлов cookie. Это необходимо для более стабильной работы сайта
OK